Неточные совпадения
— Нет, это ужасно! Я умру, умру! Поди, поди! —
закричала она, и опять послышался тот же ни
на что не похожий
крик.
Первое лицо, встретившее Анну дома, был сын. Он выскочил к ней по лестнице, несмотря
на крик гувернантки, и с отчаянным восторгом
кричал: «Мама, мама!» Добежав до нее, он повис ей
на шее.
Все, не исключая и самого кучера, опомнились и очнулись только тогда, когда
на них наскакала коляска с шестериком коней и почти над головами их раздалися
крик сидевших в коляске дам, брань и угрозы чужого кучера: «Ах ты мошенник эдакой; ведь я тебе
кричал в голос: сворачивай, ворона, направо!
— Пустите меня, я сам! курточку разорвете! —
кричала несчастная жертва. Но эти
крики отчаяния еще более воодушевляли нас; мы помирали со смеху; зеленая курточка трещала
на всех швах.
Не явилась тоже и одна тонная дама с своею «перезрелою девой», дочерью, которые хотя и проживали всего только недели с две в нумерах у Амалии Ивановны, но несколько уже раз жаловались
на шум и
крик, подымавшийся из комнаты Мармеладовых, особенно когда покойник возвращался пьяный домой, о чем, конечно, стало уже известно Катерине Ивановне, через Амалию же Ивановну, когда та, бранясь с Катериной Ивановной и грозясь прогнать всю семью,
кричала во все горло, что они беспокоят «благородных жильцов, которых ноги не стоят».
На Варавку
кричала Мария Романовна, но сквозь ее сердитый
крик Клим слышал упрямый голос докторши...
Пред ним, одна за другой, мелькали, точно падая куда-то, полузабытые картины: полиция загоняет московских студентов в манеж, мужики и бабы срывают замок с двери хлебного «магазина», вот поднимают колокол
на колокольню;
криками ура встречают голубовато-серого царя тысячи обывателей Москвы, так же встречают его в Нижнем Новгороде, тысяча людей всех сословий стоит
на коленях пред Зимним дворцом, поет «Боже, царя храни»,
кричит ура.
— Уничтожай его! —
кричал Борис, и начинался любимейший момент игры: Варавку щекотали, он выл, взвизгивал, хохотал, его маленькие, острые глазки испуганно выкатывались, отрывая от себя детей одного за другим, он бросал их
на диван, а они, снова наскакивая
на него, тыкали пальцами ему в ребра, под колени. Клим никогда не участвовал в этой грубой и опасной игре, он стоял в стороне, смеялся и слышал густые
крики Глафиры...
Самгин вспомнил наслаждение смелостью, испытанное им
на встрече Нового года, и подумал, что, наверное, этот министр сейчас испытал такое же наслаждение. Затем вспомнил, как укротитель Парижской коммуны, генерал Галифе, встреченный в парламенте
криками: «Убийца!» — сказал, топнув ногой: «Убийца? Здесь!» Ой, как
закричали!
— Хлеба! Хлеба! — гулко
кричали высокие голоса женщин. Иногда люди замедляли шаг, даже топтались
на месте, преодолевая какие-то препятствия
на пути своем, раздавался резкий свист,
крики...
Глубже и крепче всего врезался в память образ дьякона. Самгин чувствовал себя оклеенным его речами, как смолой. Вот дьякон, стоя среди комнаты с гитарой в руках, говорит о Лютове, когда Лютов, вдруг свалившись
на диван, — уснул, так отчаянно разинув рот, как будто он
кричал беззвучным и тем более страшным
криком...
Сотни рук встретили ее аплодисментами,
криками; стройная, гибкая, в коротенькой до колен юбке, она тоже что-то
кричала, смеялась, подмигивала в боковую ложу, солдат шаркал ногами, кланялся, посылал кому-то воздушные поцелуи, — пронзительно взвизгнув, женщина схватила его, и они, в профиль к публике, делая
на сцене дугу, начали отчаянно плясать матчиш.
— Н-нет, братья, — разрезал воздух высокий, несколько истерический
крик. Самгин ткнулся в спину Туробоева и, приподнявшись
на пальцах ног, взглянул через его плечо, вперед, откуда
кричал высокий голос.
— Отец мой лоцманом был
на Волге! —
крикнула она, и резкий
крик этот, должно быть, смутил ее, — она закрыла глаза и стала говорить быстро, невнятно.
Я до того
закричал на лакея, что он вздрогнул и отшатнулся; я немедленно велел ему отнести деньги назад и чтобы «барин его сам принес» — одним словом, требование мое было, конечно, бессвязное и, уж конечно, непонятное для лакея. Однако ж я так
закричал, что он пошел. Вдобавок, в зале, кажется, мой
крик услышали, и говор и смех вдруг затихли.
Получив желаемое, я ушел к себе, и только сел за стол писать, как вдруг слышу голос отца Аввакума, который, чистейшим русским языком,
кричит: «Нет ли здесь воды, нет ли здесь воды?» Сначала я не обратил внимания
на этот
крик, но, вспомнив, что, кроме меня и натуралиста, в городе русских никого не было, я стал вслушиваться внимательнее.
И он опять принялся
кричать протяжно и громко: «А-та-та-ай, а-та-та-ай». Ему вторило эхо, словно кто перекликался в лесу, повторяя
на разные голоса последний слог — «ай».
Крики уносились все дальше и дальше и замирали вдали.
Не раз Анфиса Порфирьевна, окровавленная, выбегала по ночам (когда, по преимуществу, производились экзекуции над нею)
на улицу,
крича караул, но ротный штаб, во главе которого стоял Савельцев, квартировал в глухой деревне, и
на крики ее никто не обращал внимания.
Ели они, как всегда по праздникам, утомительно долго, много, и казалось, что это не те люди, которые полчаса тому назад
кричали друг
на друга, готовые драться, кипели в слезах и рыданиях. Как-то не верилось уже, что всё это они делали серьезно и что им трудно плакать. И слезы, и
крики их, и все взаимные мучения, вспыхивая часто, угасая быстро, становились привычны мне, всё меньше возбуждали меня, всё слабее трогали сердце.
Крик этот очень обманчив: будучи слаб и глух, он слышен очень далеко; сначала покажется, что стрепет
кричит в нескольких саженях; неопытный охотник бросается с ружьем прямо
на этот
крик, ожидая, что стрепет сейчас поднимется, но
крик все удаляется, и, утомясь понапрасну, охотник будет принужден оставить свои преследования.
Коростелей вместе с перепелками травят ястребами, но нельзя сказать, чтобы всякий ястреб брал коростеля, и по весьма смешной причине: как скоро ястреб станет догонять коростеля и распустит
на него свои когти, последний сильно
закричит; этот
крик похож
на щекотанье сороки или огрызанье хорька.
Я увидел своими глазами причину, от которой происходит этот обман: коростель
кричит, как бешеный, с неистовством, с надсадой, вытягивая шею, подаваясь вперед всем телом при каждом вскрикиванье, как будто наскакивая
на что-то, и беспрестанно повертываясь
на одном месте в разные стороны, отчего и происходит разность в стиле и близости
крика.
На течках же зайцы
кричат особенным образом, и, подражая этому
крику, манят их охотники.
Я убеждаюсь в справедливости этого предположения тем, что почти всегда, объезжая весною разливы рек по долинам и болотам, встречал там кроншнепов, которые
кричали еще пролетным
криком или голосом, не столь протяжным и одноколенным, а поднявшись
на гору и подавшись в степь,
на версту или менее, сейчас находил степных куликов, которые, очевидно, уже начали там хозяйничать: бились около одних и тех же мест и
кричали по-летнему: звонко заливались, когда летели кверху, и брали другое трелевое колено, звуки которого гуще и тише, когда опускались и садились
на землю.
На столе горел такой же железный ночник с сальною свечкой, как и в той комнате, а
на кровати пищал крошечный ребенок, всего, может быть, трехнедельный, судя по
крику; его «переменяла», то есть перепеленывала, больная и бледная женщина, кажется, молодая, в сильном неглиже и, может быть, только что начинавшая вставать после родов; но ребенок не унимался и
кричал, в ожидании тощей груди.
Анна Павловна
закричала благим матом и закрыла лицо руками, а сын ее побежал через весь дом, выскочил
на двор, бросился в огород, в сад, через сад вылетел
на дорогу и все бежал без оглядки, пока, наконец, перестал слышать за собою тяжелый топот отцовских шагов и его усиленные прерывистые
крики…
Достаточно было одного этого
крика, чтобы разом произошло что-то невероятное. Весь круг смешался, и послышался глухой рев. Произошла отчаянная свалка. Никитич пробовал было образумить народ, но сейчас же был сбит с ног и очутился под живою, копошившеюся
на нем кучей. Откуда-то появились колья и поленья, а у ворот груздевского дома раздался отчаянный женский вопль: это
крикнула Аграфена Гущина.
Абрамовна с Райнером так же тихо и неслышно дошли по лестнице до дверей парадного подъезда. Старуха отперла своим ключом дверь и, толкнув Райнера
на улицу,
закричала пронзительным старушечьим
криком...
Актер оказался совсем не лишним. Он произвел сразу много шуму и поднял падавшее настроение. И поминутно он
кричал зычным голосом: «Кельнер! Шампанскава-а-al» — хотя привыкший к его манере Симеон очень мало обращал внимания
на эти
крики.
Из лесного оврага,
на дне которого, тихо журча, бежал маленький родничок, неслось воркованье диких голубей или горлинок, слышался также кошачий
крик и заунывный стон иволги; звуки эти были так различны, противоположны, что я долго не хотел верить, что это
кричит одна и та же миловидная, желтенькая птичка.
Работа Плавина между тем подвигалась быстро; внимание и удовольствие смотрящих
на него лиц увеличивалось. Вдруг
на улице раздался
крик. Все бросились к окну и увидели, что
на крыльце флигеля, с удивленным лицом, стояла жена Симонова, а посреди двора Ванька что-то такое
кричал и барахтался с будочником. Несмотря
на двойные рамы, можно было расслышать их
крики.
Вдруг
на площадь галопом прискакал урядник, осадил рыжую лошадь у крыльца волости и, размахивая в воздухе нагайкой,
закричал на мужика —
крики толкались в стекла окна, но слов не было слышно. Мужик встал, протянул руку, указывая вдаль, урядник прыгнул
на землю, зашатался
на ногах, бросил мужику повод, хватаясь руками за перила, тяжело поднялся
на крыльцо и исчез в дверях волости…
И народ бежал встречу красному знамени, он что-то
кричал, сливался с толпой и шел с нею обратно, и
крики его гасли в звуках песни — той песни, которую дома пели тише других, —
на улице она текла ровно, прямо, со страшной силой. В ней звучало железное мужество, и, призывая людей в далекую дорогу к будущему, она честно говорила о тяжестях пути. В ее большом спокойном пламени плавился темный шлак пережитого, тяжелый ком привычных чувств и сгорала в пепел проклятая боязнь нового…
Офицер прищурил глаза и воткнул их
на секунду в рябое неподвижное лицо. Пальцы его еще быстрее стали перебрасывать страницы книг. Порою он так широко открывал свои большие серые глаза, как будто ему было невыносимо больно и он готов
крикнуть громким
криком бессильной злобы
на эту боль.
Я закрыл глаза, сел
на ступенях, идущих наверх, к Машине. Должно быть, шел дождь: лицо у меня мокрое. Где-то далеко, глухо —
крики. Но никто не слышит, никто не слышит, как я
кричу: спасите же меня от этого — спасите!
На старом кладбище в сырые осенние ночи загорались синие огни, а в часовне сычи
кричали так пронзительно и звонко, что от
криков проклятой птицы даже у бесстрашного кузнеца сжималось сердце.
Неожиданно вспомнилась Ромашову недавняя сцена
на плацу, грубые
крики полкового командира, чувство пережитой обиды, чувство острой и в то же время мальчишеской неловкости перед солдатами. Всего больнее было для него то, что
на него
кричали совсем точно так же, как и он иногда
кричал на этих молчаливых свидетелей его сегодняшнего позора, и в этом сознании было что-то уничтожавшее разницу положений, что-то принижавшее его офицерское и, как он думал, человеческое достоинство.
Люди
закричали вокруг Ромашова преувеличенно громко, точно надрываясь от собственного
крика. Генерал уверенно и небрежно сидел
на лошади, а она, с налившимися кровью добрыми глазами, красиво выгнув шею, сочно похрустывая железом мундштука во рту и роняя с морды легкую белую пену, шла частым, танцующим, гибким шагом. «У него виски седые, а усы черные, должно быть нафабренные», — мелькнула у Ромашова быстрая мысль.
Чудинов очутился
на улице с маленьким саком в руках. Он был словно пьян. Озирался направо и налево, слышал шум экипажей,
крик кучеров и извозчиков, говор толпы. К счастию, последний его собеседник по вагону — добрый, должно быть, человек был, — проходя мимо,
крикнул ему...
Я первой руки за спину крепко-накрепко завязала, а с другою за куст забежала, да и эту там спутала, а
на ее
крик третья бежит, я и третью у тех в глазах силком скрутила; они
кричать, а я, хоть тягостная, ударилась быстрей коня резвого: все по лесу да по лесу и бежала целую ночь и наутро упала у старых бортей в густой засеке.
Две младшие девчонки, испугавшись за мать, начали реветь.
На крик этот пришел домовый хозяин, мещанин, и стал было унимать Экзархатова; но тот, приняв грозный вид,
закричал на него...
Впереди, в дыму видны были ему уже синие мундиры, красные панталоны, и слышны нерусские
крики; один француз стоял
на бруствере, махал шапкой и
кричал что-то.
Вдруг чьи-то шаги послышались впереди его. Он быстро разогнулся, поднял голову и, бодро побрякивая саблей, пошел уже не такими скорыми шагами, как прежде. Он не узнавал себя. Когда он сошелся с встретившимся ему саперным офицером и матросом, и первый
крикнул ему: «ложитесь!» указывая
на светлую точку бомбы, которая, светлее и светлее, быстрее и быстрее приближаясь, шлепнулась около траншеи, он только немного и невольно, под влиянием испуганного
крика, нагнул голову и пошел дальше.
— Как они подскочили, братцы мои, — говорил басом один высокий солдат, несший два ружья за плечами, — как подскочили, как
крикнут: Алла, Алла! [Наши солдаты, воюя с турками, так привыкли к этому
крику врагов, что теперь всегда рассказывают, что французы тоже
кричат «Алла!»] так так друг
на друга и лезут. Одних бьешь, а другие лезут — ничего не сделаешь. Видимо невидимо… — Но в этом месте рассказа Гальцин остановил его.
— Я не словами вызвал, а
криком,
криком! — повторил двукратно Марфин. — Я
кричал всюду: в гостиных, в клубах,
на балах,
на улицах, в церквах.
Ужас был в доме Морозова. Пламя охватило все службы. Дворня
кричала, падая под ударами хищников. Сенные девушки бегали с воплем взад и вперед. Товарищи Хомяка грабили дом, выбегали
на двор и бросали в одну кучу дорогую утварь, деньги и богатые одежды.
На дворе, над грудой серебра и золота, заглушая голосом шум,
крики и треск огня, стоял Хомяк в красном кафтане.
Некоторое время он звал и
кричал во всю мочь, но, убедившись, что
крики бесполезны, собрал все силы, приподнялся
на постели и начал прислушиваться.
Чем бы я доказал? Ермохин с
криком вытащил меня
на двор, Сидоров шел за нами и тоже что-то
кричал, из окон высунулись головы разных людей; спокойно покуривая, смотрела мать Королевы Марго. Я понял, что пропал в глазах моей дамы, и — ошалел.
На бегу люди догадывались о причине набата: одни говорили, что ограблена церковь, кто-то
крикнул, что отец Виталий помер в одночасье, а старик Чапаков, отставной унтер, рассказывал, что Наполеонов внук снова собрал дванадесять язык, перешёл границы и Петербург окружает. Было страшно слушать эти
крики людей, невидимых в густом месиве снега, и все слова звучали правдоподобно.
Но пугаться было некому; одни дикие степи и темные леса
на далекое пространство оглашались неистовыми
криками сотни работников, к которым присоединялось множество голосов женских и еще больше ребячьих, ибо всё принимало участие в таком важном событии, всё суетилось, бегало и
кричало.